Аля Кудряшева

Слишком уж зол ветер, катится мир с откоса,

Маленький и круглый.

Знаешь, я стала ведьмой, я отрастила косы,

Темные, как угли.

Ты не иди следом, даже луны лучик

Гибнет в глухой чаще.

Знаешь, я стала ведьмой, это куда лучше,

Чем полоскать чашки.

И не гляди в вечер, с нашими огоньками

Станет любой камнем.

Знаешь, я стала ведьмой с ласковыми руками,

С розовыми щеками.

Я за тебя в ответе? Хватит уже реветь, мы

Взрослые ведь люди…

Знаешь, я стала ведьмой…

Знаешь, я стала ведьмой. Что же теперь будет?…

Входите, открыто, садитесь поближе, вот, кстати, варенья остатки.

Мой кот Ваши тонкие пальцы оближет, собака притащит Вам тапки.

Садитесь сюда, в это теплое кресло, оно Вас обнимет уютно.

Садитесь. Мне жизнь эта кажется пресной и птицы уже не поют, но

Я рада вас видеть. Живу? Одиноко. Ничто не меняется за год.

Вчера было лето - на кухне чеснок и немного засушенных ягод.

Теперь - мелких дел непонятных навалом, сражаюсь бессмысленно с ленью.

Позвольте пристроиться мне, как бывало, у ног, головой на колени.

Не бойтесь меня, я не буду, как раньше, рыдать и кидаться словами.

Я стала спокойной, я делаюсь старше, а значит, учусь быть не с Вами.

И Вы изменились - почтенный родитель, работа и отпуски в Греции.

Да что Вы, глаза только не отводите, хоть вечер мне в них насмотреться...

Вот только не руки, живешь себе - ну так живи без пути запасного.

Тебе ничего - ты зашел на минуту, а мне - забывать тебя снова...

А мне - забывать тебя. Слышишь, не надо! Ты там колосишься и зреешь,

А мне забывать... Я хожу по канату, над публикой, жаждущей зрелищ.

Часы на столе. Скоро утро забрезжит будильником, в уши стучащим.

А ты заходи, но, пожалуйста, реже... Ах, что я, конечно же, чаще.

А хочешь пиши, адрес тот же, туда же. А я - да не стану, куда там...

А скоро уже Новый год, распродажа, учеба, события, даты...

Ну что я могу ответить? Глаза сухи,

Улыбка ласкова, голос - хоть на парад.

Мои мужчины не любят мои стихи,

«Писала бы что серьезнее», - говорят.

А я-то за, я им согреваю суп,

А я-то за, мне завтра сдавать доклад,

А эти строчки держатся на весу -

И всё дела не могут пойти на лад.

Всё так же на теплоту небеса скупы,

Врагу пока не сдался еще «Варяг»…

Мои мужчины не любят мои супы,

«Варила бы что серьезнее», - говорят.

А я могу - хоть птицу поймать, я - бог!

А я могу из пепла создать сонет,

Но я не умею жарить бараний бок,

Особенно если денег на мясо нет.

И я бы всё могла превратить в игру,

Я двадцать лет играю в нее подряд…

Мои мужчины не любят моих подруг,

«Нашла бы кого серьезнее», - говорят.

Но я могу - про пиво и за «Зенит»!

Не то чтоб очень, но от тоски не усну.

Но где-то внутри меня тишина звенит

И мягкий вечер спускается в тишину.

И воздух - с нежной мятой, с закатом дня,

С тончайшим привкусом яблочного вина

Мои мужчины пока что любят меня,

Сидящую в уголочке возле окна.

«Искали бы что серьезнее», - говорю,

Они смеются, уходят в дневную пыль.

А я тогда пока что им суп сварю,

Пока я не разучилась варить супы.

А ей говорили — дура, следующего так просто не отпускай.
Ты наори на него и за волосы потаскай.
А то ведь видишь — какая теперь тоска,

Поздравляешь её "здоровья, любви, вина"
А её так тянет ответить: "Пошел ты на"
И дергаться, как лопнувшая струна.

А с утра ей стресс, а после в метро ей транс.
В пору кинуться на пол и валяться там, как матрас.
Декабред — это бред, увеличенный в десять раз.

И она смотрит в себя — и там пустота, пустота, пустота,
Белее любого безвыходного листа,
И всё не то, не то и она не та.

И щека у нее мягка и рука легка,
И во всем права, и в делах еще не провал.
В следующий раз она будет кричать, пока
Не выкричит всё, чем ты ее убивал.

А она говорит — мой милый, создай мой мир,
чтобы он нас одевал, чтобы он кормил
и чтоб был совсем не населен людьми.
мы с тобой туда убежим,
удерем
и дверь за собой запрем.
а то тут я уже без жил,
сижу, голова, как трюм с умирающим дикарем.

А она говорит — ну ладно трюм, можно кораблем,
Без проблем, давай команды, верти рулем,
За золотым руном
За сибирской стройкой.
Просто вместе мы работаем птицей-тройкой.
А я в одиночку — птицей-говоруном.

Говорит — мой круг уже создали, разве же ты глупей?
Сделай мой мир почище, поголубей,
А если там кто появится — ты убей.
Научи треску солить и супы варить.
И подпрыгивать на бегу..
Потому что я могу только говорить.
А я уже не могу.

А она говорит — я так устала... глаза по шестнадцать тонн
А море лижет меня своим теплым ртом,
А я испереживалась, куда же ты подевался.
А ты вот из кожи в облако переодевался,
хороший мир, создай его, изреки,
а мы проснемся, как водится, по звонку...

А он молчит и медленно гладит ее, прикасаясь к каждому позвонку,
как будто перебирает камушки из реки.

Так они залезают в твой мир и пьют его,
Чавкая, захлебываясь, вздыхая:
"Можно войти в Жж с твоего компьютера?"
"Можно, я присосусь к твоему вайфаю?"

Я убегаю, прячусь, сижу на корточках —
Но отказал спам-фильтр, дыра в системе.
"Можно, я одолжу у тебя ту кофточку?"
"Можно войти в тебя из твоей постели?"

День пролетит и ночь проползет тягучая,
Серыми клочьями лезет из неба вата.
"Можно, я полюблю тебя и помучаюсь?
Можно ты в этом сама будешь виновата?"

В общем-то, я не дока в вопросах этики,
В общем-то, я могу и послать подальше,
Только не понимаю, что делать с этими,
После того как ты себя всю отдашь им.

С цельными, как молоко трехпроцентной жирности,
С точными, как инструкции генеральские.
В этом лесу совсем не осталось живности,
Нужен хотя бы день для регенерации.

Не отпускают, пытаясь исчезнувший жар грести,
"Где ты"? — кричат — "Мы привыкли, приди, пожалуйста"!
Капают, капают, капают слезы жадности,
Чтобы их обменяли на слезы жалости.

Боже, они внезапны, как водка в тонике,
Люди умелой кисти, скульптурной лепки.
"Можно я разлюблю тебя после вторника?
Можно в четверг поплачу в твою жилетку?"

Как они знают свой текст, как они поют его, —
Будто "Michele, ma belle" или "Who by fire".
"Можно войти в ЖЖ с твоего компьютера?
Можно, я присосусь к твоему вайфаю?"

Нет, ничего такого особо страшного,
Сдать бы отчет и закончить весь этот чат.
Как же мне тоже хочется что-то спрашивать.

Только никто
не тянется
отвечать.

Он устает, конечно, but nothing special,
Молод, а дослужился уже
До вице-
Да, он успешен, конечно,
Он так успешен,
Что не находит времени
Удавиться.

Вечером он заходит, находит столик,
Просит "мне как всегда, но в двойном размере",
Так и сидит один и уходит только,
Если его выгоняет Большая Мэри
Или не Мэри, но Анна
По крайней мере,
К Вере и Сью он относится крайне стойко.

Да он успешен, он, черт возьми, успешен,
Днем бесконечно пашет, а ночью пишет,
Только глаза закроет, как сразу слышит,
Что из углов выходят, как на поверке,
Тотчас все эти армии черных пешек,
Все эти тетки с боками прогорклых пышек,
Те, кого он придумал, стоят и дышат,
Дышат и плачут. Он поднимает веки.

Слышь, — говорит одна — с добрым утром, отче,
Вот — говорит, посмотри, я измяла платье,
Оно мне стоило тысячи дальнобоев,
Один меня полюбил — отпускал в слезах аж.
Папа, — говорит, — я устала очень
Мне надоело быть этой старой блядью,
Этой звездой просроченного Плейбоя
Папа, я хочу на горшок и замуж.

Другой хватает его и кричит: "Всю зиму
Я обивал пороги ее парадных,
Я одевался так, как она просила,
Я уже сто страниц не курю ни крошки.
Слышишь, будь мужиком, не тяни резину,
Слышишь, давай, придумай меня обратно,
И напиши туда, где она простила,
Я ее никогда, никогда не брошу."

Третий говорит: "Вот тебе приспичит,
Тебя прикольнет, порадует, позабавит,
Тебе наверное весело. Мне вот грустно..."

Он открывает пачку, ломает спичку,
С третьей он прикуривает, зубами
Стискивает муншдтук до глухого хруста.

Он говорит: "Хотите мятных пастилок?"
Гладит их плечи, сжавшиеся в комочек,
Гладит их платья, севшие из-за стирок.
Шепчет, касаясь губами холодных мочек,
Я не могу, не могу не могу спасти вас,
Я не могу, не могу, не могу помочь вам,

Я не могу, не могу, не умею, хватит,
Надо было вас всех убивать в начале..."

Жена выходит из спальни в одном халате,
Хмурится: "Я услышала — здесь кричали..."

Он обнимает ее и целует в самый
Краешек губ и тихо легко смеется.
Он чувствует, как внутри у ней сердце бьется.

Мэри они придумали вместе с Анной.
От Мэри ему сегодня не достается.

каждый день, каждый год обязательно кто-то умрет
то в миру, то в ЖЖ, то в каком-нибудь метапространстве.
обернешься на миг, чтоб сказать торопливое "здравствуй",
а кому говоришь — уже смотрит навеки вперед.

каждый день, каждый год обязательно кто-то устал,
и ушел, как весенние льдины по синему руслу,
как ползет седина по косе по песчаной, по русой,
как разбитые камни ложатся могилой у скал.

каждый день, каждый час, но не делай такого лица,
кто же знает — быть может, мы будем молить о таком же —
прикурить напоследок, запить — чтоб морозец по коже,
прошептать: "Боже, как всё доста..." и упасть у крыльца

Вцепляешься в руку — подожди еще пять минут,
Долго стоишь перед зеркалом, треплешь челку.
Это было в Израиле — грызли нут,
Танцевали, говорили потом о чем-то.
Слушай, да, вспоминается все так четко,
А то, что сейчас — вплавляется в тишину.

Не спеши, не иди, подожди еще пять минут
Помнишь — какой-то хастл или матчиш.
Да, этот ритм — его до сих пор стучишь.
В наше время не страшно, когда заткнут,
Страшно, что сам когда-нибудь замолчишь.

Страшно, когда все делишь на от и до,
От — перейдешь дорогу, свечу затеплишь
До стариковских вытертых одеял.
Страшно, когда все держит тебя на тех лишь,
Кто тебя потерял.

Пряники эти — лучше уж крест и кнут,
В наше время не страшно, когда заткнут,
Страшно не угадать этот шанс, что дашь мне.
Нет, не спеши, подожди еще пять минут,
Мне ведь осталось ждать всего пять минут,
Дальше — но дай мне Бог не узнать, что дальше.

Мама, мы только приехали в Тель-Авив,
Мама, здесь воздух полон густой любви,
Теплые ветки трогают нас за плечи.
Мама, я звоню тебе год назад,
Нет, не звони ноль три и не три глаза,
Просто ответь.
Поверь,
Это будет легче.